Бахрам Челеби
(Специально для AzVision.az)

… На зоне был один парень по имени Зульфугар родом из одного гёйчайского села. Из-за незнания русского языка он часто сидел в сторонке, приходя ко мне, и стеснялся беседовать. Тогда на зоне было неоспоримое правило. Даже державшиеся особняком узбеки, туркмены, казахи должны были разговаривать между собой на русском языке, иначе даже евший из одной тарелки с тобой баланду друг-«вор» закатит глаза, обязательно давая тебе понять, что ты нарушаешь тюремные законы.


Зульфугар был старше меня на 10-12 лет. Впервые он попал за решетку в тюрьму Хан в Шеки, ближе к середине 80-го года его этапировали в Шушу. Он одну за другой набивал махоркой скрученные из вырезанной квадратами газетной бумаги папиросы, и делал глубокие затяжки, не выпуская ни одного колечка дыма. Я поражался тому, сколько он выкуривает папирос.

Однажды я спросил, откуда у него столько махорки? Он ответил, что больше половины табака в мешочке – это измельченные листья деревьев. Потом он рассказал, что в Шуше два года просидел в одиночке, и эта привычка осталась у него с тех пор. Он говорил, что его угрюмость и нелюдимость – тоже от тюрьмы в Шуше.

Слушая Зульфугара, я благодарил судьбу за себя. Его судьба была такая же, как он сам: усталый, обиженный, болезненный, униженный перед кем-то… Видя, как он жадно курит махорку, я думал, что осилить муки такой жизни, как у него, просто невозможно.

Когда-то у них дома гостил с семьей один человек. Потом стало известно, что это был «эсер»… Честно говоря, значение слова «эсер» не знал и сам Зульфугар. Его отца и двух старших братьев загребли в 38-м году. В то время Зульфугару было 12 лет. Одним осенним утром 1945 года, когда он гнал коров на пастбище, ему на руки надели наручники:

- Откровенно говоря, тюрьма или колония – везде тюрьма или колония. Но между ними есть большая разница. Казематы, в которых я сидел в шушинской тюрьме, были самые ужасные на зонах, - говорил Зульфугар. – Если бы меня посадили в Сибири пусть даже на 20 лет, все равно как-нибудь бы выдержал. Но Шуша, ой…ой!... В Сибири есть общак, сохраняется порядок. Там я не встречал убитых ни за что. А шушинская тюрьма была настоящей бойней. Не было и дня, чтобы оттуда не вынесли один-два трупа. До сих пор я сидел и в «красных», и в «черных» зонах, десятках пунктов распределения. Таких мытарств, как в шушинской тюрьме, я нигде больше не встречал.

Шушинская тюрьма была не красная, она кровавая тюрьма. Бывало, слышишь, как Кровопийца Григорян созывает к себе «оперов»-«беспредельщиков» и говорит: «Вечером прибудет этап. Среди них будут и «воры в законе». Я их по одному, по два расселю по камерам. Объясните им, кто здесь охраняет закон и порядок. Того, кто не поймет – сломайте, унизьте. Не бойтесь, никто не пострадает, если несколько заключенных попадут в больницу».

Спустя 2-3 часа после «расселения по хатам» «опер» заходил в камеру и говорил: «Молодцы, ребята, хорошо его помяли!», или: «Хорошо разукрасили его «рожу»».

Того, кто не подчинялся, умевших постоять за себя заключенных будили по ночам и отдавали в распоряжение усатого Карена. Старшина, попивая чай и поглощая долму, смотрел, как сержанты избивают заключенного до потери сознания. Затем бедолагу сажали в карцер. Если дело было зимой, заключенного обливали водой из ведра, чтобы он промерз до костей, а если летом – то в камере затыкали все щели, чтобы он буквально задыхался в камере.

То, что долгое время творилось в шушинской тюрьме, не укладывалось ни в какие рамки. Достаточно было просидеть там два месяца, чтобы подхватить туберкулез. Здешние надсмотрщики при одном взгляде на лицо, в глаза заключенным могли определить, заражен ли он туберкулезом. Если тело крепкое, то месяц отсидки в холодном, влажном карцере, скудное питание сделают свое дело – сломают тебя. Если эта болезнь не задела твои легкие, то по приказу «опера» тебя сажали в камеру, которая хоть и была рассчитана на 8 человек, но в которой находились 15 заключенных, причем туберкулезников.

Когда срок твоей отсидки приближается к концу, к тебе в камеру подселяют одного-двух «стукачей», чтобы они подняли шум, или разбили в кровь лицо кого-нибудь из новичков: виноват, конечно же, будешь ты. И тогда, за два месяца до освобождения, тебе добавят ещё два года срока, этапируют в Сибирь. Еще один способ в шушинской тюрьме, чтобы продлить срок твоего заключения, в том, чтобы подкинуть в твою койку анашу или опий.

Представьте себе, что заключенный, который не сломался, выдержал все издевательства должен выйти на свободу через две недели… Он забыл о питье и еде, о сне, он считает не часы, а минуты, секунды, отделяющие его от свободы…



И вдруг, открывается окошко-«кормушка», и старшина, выпучив глаза, приказывает, чтобы все собрались в центре камеры. Дверь открывается и всех выводят в коридор. Сначала для отвода глаз заключенных обыскивают с ног до головы, а потом начинается «основной» шмон, и сержант с плохо скрываемой «искусственной» радостью в голосе выкрикивает «Нашел! Нашел!», и на глазах у всех вытаскивает маленький бумажный сверток из пачки чая, и протягивает его старшине.

Некоторые заключенные не выдерживали такого сильного психического напряжения и у них начинались судороги. Я видел там и тех, кто от депрессии буквально сходил с ума», - рассказывал Зульфугар…

Но, несмотря на все это, немало было и тех, кто смог сохранить свое «я», отстоять свою личность. Например, среди надсмотрщиков был пожилой мужчина по имени Закир. Он всегда обращался с нами по-человечески. Мы видели, что когда Вампир приказывал избить нас, Закир бил нас не по спинам, как все остальные, а по ногам. Одним словом, хочу сказать, что обо всех нельзя было сказать, что они ведут себя по-зверски. Был еще один надсмотрщик по имени Кямран. В то время, по сравнению с тем, что творилось в шушинской тюрьме, он делал заключенным добро, что равносильно чуду. Иногда мы видели, как открывалась «кормушка», и он оставлял нам чай или хлеб. Наши глаза лезли на лоб от удивления. Поначалу мы думали, что это какая-то специально подстроенная ловушка. Но после нескольких раз до нас дошло, что это простая человечность, что сердце этого мужчины болит за нас.

Мы знали характер Кямрана. Скажу, что мне до сих пор не понятно почему, но с ним считался даже сам Григорян. Вампир всегда ругал надсмотрщиков – обзывал их матерей и сестер, но мы ни разу не слышали от него матерщины в адрес Кямрана.

Когда надсмотрщики сбивали нас в живую кучу и начинали избивать, никто ни разу не видел, чтобы в руках у Кямрана была дубинка или шланг… Конечно, некоторые из надсмотрщиков избивали нас просто из страха перед «хозяином», но только Кямран никогда не участвовал в этом, всегда стоял в стороне. И никто ни слова не говорил ему…

Однажды у меня сильно заболел зуб, да так, что лицо распухло, я был очень плох. Вошел вертухай Карен и ждет, что я встану и начну ему докладывать. А я даже не сдвинулся с места. Он, повернув лицо в мою сторону, спросил:

- Почему не докладываешь? Ты сегодня должен дежурить.

- Да, дежурить должен я, - ответил ему я.

Только и успел произнести это, как вдруг, клянусь Аллахом, он влепил мне пощечину прямо по распухшей щеке. Я почувствовал такую сильную боль, что у меня аж потемнело в глазах. От злости я не знал, что делать, и невольно выругался.

А ведь в дверях стояли надзиратели. Как только они услышали ругательство, тут же вошли в камеру, схватили меня за грудки и вытолкали в коридор. Нас всегда были всех вместе, а на этот раз меня избивали одного: их было человек десять, они, кто как мог, наносили мне удар за ударом. А я сидел, закрыв лицо руками. Чем только не били меня: шлангами, дубинками… Меня буквально убивали. И вдруг я почувствовал, что побои стихли. Я убрал руки с лица и поднял голову, и в этот миг надзиратель, на которого я заругался, ударил меня снятым с ноги солдатским сапогом прямо по лицу. Я ударился головой о стену и потерял сознание. Не знаю, сколько времени прошло, но когда я пришел в себя, то услышал, что Мамед киши (был такой старшина), кричит ему: «Эй, хватит! Ты же убьёшь его!».

После этого меня пришли навестить отец, старший брат и зять. Для меня эта встреча была несколько неожиданной, потому что со времени последнего свидания с ними прошло не так много времени…

Когда я шел на свидание, я был в таком виде, что меня было не узнать. Зять тогда впервые увидел меня. Отец тогда, чтобы не напугать меня, старался держаться, но не выдержал и заплакал…

Со свиданиями проблем не было. Сколько раз к тебе приходили, столько и разрешали видеться. Но как? Значит, тебя приводят в комнату для свиданий. За толстым стеклом по ту сторону – пришедшие навестить тебя, по это сторону – ты. Надзиратель забирает передачу и проносит ее внутрь. Что успел съесть во время свидания, то, как говорится, твое. Остальное забирает надсмотрщик. С собой не дают забрать даже спичку. Помню, когда я шел на свидание, бедная моя мать, принесла мне поесть немного масла и меда: ведь когда ешь такие вкусные вещи, долго остаешься сытым. Мать мне говорила: «Ты, сынок, ешь, а я буду рассказывать. Слушай и ешь». Она знала, что после того, как время свидания закончится, у меня все отберут. Сколь естся – ешь, сколько курится – кури, но с собой в камеру взять ничего нельзя. Я впервые в жизни закурил при отце в шушинской тюрьме. Сигареты мне – человеку, уже давно не видевшему нормальные сигареты с фильтром - принес брат. Я, как ненасытный, выкурил одну за другой несколько сигарет. После окончания свидания тебя шмонали с ног до головы, и если находили что-то припрятанное, то отправляли в карцер. Вот так проходили у нас свидания.

Когда мать увидела, в каком я положении, то сразу после свидания мой старший брат направился к Григоряну, чтобы «обстоятельно потолковать». Он положил на стол 500 рублей, и уговорил того, чтобы меня отправили в лазарет. А в 1985 году 500 рублей были большие деньги. Вампир пообещал, что в течение месяца подготовит документы и отправит.

В то время из зоны в тюрьму прибыли новые заключенные. Среди них был парень по имени Малик, мы сидели с ним вместе в колонии. Когда он вошел в камеру и увидел меня, он растерялся. Я сказал: «Малик, в чем дело?». Я понял все, когда увидел его взгляд, полный недоумения...

Спустя где-то месяц я оказался в больнице в Баку. Я лежал там ровно три месяца. Представь, каково это было: оказаться в том тихом, спокойном месте после пережитых адских мук. Я кайфовал. Я сначала лежал в психиатрии, потом в инфекционке. Ты только подумай, там действительно лежали тифозные больные. Я тоже мог заразиться. Я думал, к черту пусть будет, что будет… Поверь, я два месяца лежал там, и знал, что парень, с которым я тесно общался, болен тифом. Но я ничуть не брезговал. Потому и не заразился… Болезнь – это такая штука, которую нельзя бояться, накручивая себя…

Вот и подошли к концу мои тихие деньки, на время которых я был избавлен от тюремного ада. После трех месяцев пребывания в лазарете, мне пришлось снова вернуться в шушинскую тюрьму: этот холодный и кромешный ад.

Перевод: Гюльнара ЗЕЙНАЛОВА
Vzglyad.az
Читайте актуальные новости и аналитические статьи в Telegram-канале «Vzglyad.az» https://t.me/Vzqlyad

Тэги: