Как распадается британская идентичность.

Электорат Соединенного Королевства вскоре отправится на избирательные участки. Между тем коалиционное правительство не смогло выполнить большую часть задач, которые оно ставило перед собой. Ему не удалось снизить бюджетный дефицит и долговое бремя, хотя оно смогло вернуть к процветанию Лондон и юго-восток Англии. Грядущие выборы выглядят сугубо по-европейски. Широкий набор участвующих партий делает возникновение очередной коалиции или правительства меньшинства практически неизбежным. Времена двухпартийной системы явно прошли. Части страны, которые некогда удерживались вместе благодаря таким общим достижениям, как Национальная система здравоохранения (НСЗ), национализированная промышленность и социальное государство, постепенно расходятся. При этом все заметнее, что плодами этого процесса активно стремятся воспользоваться националистические партии – Шотландская национальная партия (ШНП), Партия Уэльса и Партия независимости Соединенного Королевства (ПНСК). Британская и – что удивительно – английская идентичность оказались под вопросом.

На первый взгляд, усиление ПНСК точно соответствует усилению националистических партий в Шотландии и Уэльсе. В Англии звучат призывы отдать английские законы на усмотрение английских парламентариев, возникают карикатурные, исторически никогда раньше не существовавшие формы английской культурной идентичности. При этом многие избиратели ПНСК происходят из рабочего класса и чувствуют отчуждение от мира «профессиональных» политиков, с которыми у них мало общего и которые, предположительно, игнорируют их интересы – особенно, связанные с ограничением иммиграции. Парадоксальным образом, это чувство отчуждения заставляет их поддерживать Найджела Фараджа (Nigel Farage) - тэтчериста, инвестиционного банкира и члена Европарламента, который в любом другом контексте выглядел бы образцовым представителем элиты. Тем не менее, его имидж политического аутсайдера, который пьет, курит и выступает против иммиграции, сделал из него кандидата для тех избирателей, кто не любит истеблишмент. Однако, хотя его риторика, направленная против иммиграции и Европейского Союза, бесспорно, привлекательно выглядит для электората ПНСК, экономический либерализм партии напрямую противоречит интересам ее сторонников из рабочего класса. Потребность в дешевой и мобильной рабочей силе подрывает традиционное национальное производство и порождает иммиграцию. Приватизация национальных активов и дерегулирование экономики угрожают гарантиям занятости. Наконец, идеологическая антипатия партии к НСЗ бьет по структурам здравоохранения, изменившим в последние 70 лет жизнь рабочих.

К сожалению, именно неолиберальные реформы создали в Британии условия для кризиса идентичности, поэтому неочевидно, что неолиберализм может помочь с ним справиться. Лояльность Британии национальных и религиозных меньшинств давно принято ставить под сомнение, однако теперь неоднозначное – а то откровенно критическое - отношение и к британской, и к английской идентичности демонстрирует заметная часть основного электората. У жителей северо-востока, северо-запада и юго-запада Англии постепенно меняется самосознание. Эти люди стали чаще задаваться вопросами о том, стоит ли им хранить верность британскому государству, которое предоставляет им все меньше повседневно полезных услуг, зато поддерживает негативный дискурс о зависимости этих регионов от социальной помощи, обесценивая их роль в стране в целом.

Между тем с каждым годом обретение Шотландией независимости становится вероятнее. ШНП постепенно добивается полного преобладания в Эдинбурге. На этом фоне, на севере Англии все чаще возникает недовольство тем предпочтением, которое на государственном уровне оказывается Лондону и окружающим его графствам. Многим начинает казаться, что британские политики сводят интересы Британии к интересам Лондона. Соответственно, люди на северо-востоке в последнее время стали оглядываться на Шотландию. В этом регионе появляется много сторонников шотландской независимости, которые хотели бы видеть север Англии в составе суверенной Шотландии. При этом сами себя шотландцами они не считают. Любопытно, что ШНП сейчас активно налаживает отношения с этими избирателями в рамках своей парламентской стратегии.

Что значит быть национальным государством?

Этот сдвиг симпатий и идентичности может удивить тех, кто привык видеть в Британии или в Англии национальное государство. Однако ни та, ни другая никогда не были национальном государством в том смысле, который подразумевала Вестфальская система, - то есть государством, возникающим на основе органической нации.

Британию принято считать объединением Англии и нескольких кельтских наций. Однако сама Англия – что бы ни думала по этому поводу ПНСК – вполне разнородна еще со времен римского завоевания. Хотя англы и саксы принесли в страну свой язык, этнокультурного единства они, судя по данным современных исследований, так и не создали. Такие королевства, как Нортумбрия, были населены кельтами, англосаксами, скандинавами и т. д. При этом каждая из групп говорила на своем языке. Вдобавок, даже носители разных диалектов староанглийского друг друга не понимали.

Нормандское завоевание и созданное в его результате государство заслонили эти различия. Местные элиты были перебиты или заменены, и в стране стали править феодалы-нормандцы, которые говорили на нормандском диалекте французского языка, понятном только новой элите. Присоединиться к нормандскому обществу можно было, только приняв его идентичность. Соответственно, многие отвергали свою культуру и свой язык, зачастую меняя даже имена, чтобы скрыть свою принадлежность к побежденным.

Когда нормандцы потеряли свои владения на материке, центр их культуры и государственности переместился в современную Англию. После этого они стали все чаще называть себя англичанами и со временем перешли на один из южноанглийских диалектов, стандартизировав его грамматику и произношение. Так английский стал языком не только крестьянства, но и элиты, хотя диалекты и акценты – приметы носителей нестандартного английского - стали наглядным знаком низкого социального статуса. Соответственно, развитие новой государственной идентичности стало основой для развития новой национальной идентичности. Границы англо-нормандской идентичности совпали с границами Англии. Эта новая форма элитарной английскости превратилась в британскость после личной унии 1603 года и Акта об унии 1707 года, в ходе которых объединились родственные правящие семьи Англии и Шотландии. Позднее британская идентичность переросла в имперскую. Ее символом стали британские флаги и карты империи в учебных классах по всему Соединенному Королевству. Конструирование идентичности стало обязанностью государства. С течением времени оно, по мере надобности, включало в эту идентичность и исключало из нее определенные группы людей и характеристики.

Вероятно максимальной широты эта британская идентичность достигла после Второй мировой войны. В тот период к победе во второй подряд войне с Германией прибавились достижения НСЗ, а также успешная национализация промышленности и создание социального государства. Беспрецедентное благополучие, распространившееся на множество разных социальных слоев, заставило людей поверить в британскую идентичность, основой которой служила забота государства о каждом гражданине.

Наследие империи и утрата содержания

Эту всеобъемлющую британскую идентичность разрушили два фактора. Во-первых, утрата империи и отвращение, которое многие начали питать к имперскому наследию, привели к тому, что британское прошлое стало ассоциироваться с расизмом, шовинизмом и нарушениями прав человека. Ситуацию дополнительно осложнили неудачи в Афганистане и на Большом Ближнем Востоке. Это привело к скептически-фаталистическому взгляду на возможность конструктивной и прогрессивной внешней политики и перехода страны к роли глобального миротворца. Постколониальное мировоззрение британского либерального центра подталкивает неоднозначно относиться к британской идентичности. Оно подразумевает гордость прогрессивной политикой Британии в вопросах, связанных с гендером, расой и сексуальностью, при недовольстве тем, как государство поступает в качестве союзника Соединенных Штатов, Израиля и Саудовской Аравии. При этом многие, особенно в отдаленных регионах, стали проявлять к британской идентичности откровенную враждебность, считая, что эта концепция имеет смысл только в колониальном контексте. Идея английской идентичности как предположительно патриотического противовеса этой неоднозначности на деле привела к интуитивной (и парадоксальной) поддержке сторонниками ПНСК идей шотландской независимости и расторжения унии.

Во-вторых, в ходе поиска идентичности Соединенное Королевство отказалось от предыдущих источников благополучия. Трудовые конфликты и проблемы с промышленностью, характерные для 1970-х годов, заложили основы для тэтчеристского разгосударствления. Его идея заключалась в том, что государство должно быть «ночным сторожем» – защищать жизнь, свободу и собственность, но не вмешиваться в экономику, не перераспределять богатства и не предоставлять никому широкую поддержку, которую подразумевают традиционные модели социального государства. Неолиберальные реформы делали упор на индивидуализм. Промышленность и ресурсы были приватизированы, социальное государство демонтировано, НСЗ урезана. Непредусмотренным результатом этого политического курса стало исчезновение общественных институтов, на которые опиралась британская идентичность послевоенного времени. Исчезли концепции, в которые люди верили и которые в свое время многое дали поколению бэби-бума, поддержавшему позднее неолиберальные реформы. Крах британского коллективизма и появление «ночного сторожа» создали национальную идентичность, активизирующуюся исключительно в трудные периоды – коллективизм, который проявляется только перед лицом внешних угроз. Короче говоря, Соединенное Королевство исторически было, в лучшем случае, чередой сменяющих друг друга наций – лишь относительно (и в разной мере) удачных проектов по созданию идентичности, осуществлявшихся разными государственными аппаратами. А так как сейчас государственный аппарат сокращается еще сильнее, чем раньше, локальные идентичности снова поднимают головы.

Что же дальше?

Идентичности в Соединенном Королевстве всегда формировались долго, а значит, и утраченные идентичности будут восстанавливаться медленно. Почти неминуемая потеря Шотландии – только вершина айсберга. Не будет преувеличением сказать, что под серьезной угрозой находится весь территориальный расклад, созданный нормандским завоеванием.

Ослабление государства-нации, бесспорно, скажется на международном статусе Вестминстера. Британская ядерная программа Trident, которая должна обеспечивать средства сдерживания, предотвращающие ядерный удар по Соединенному Королевству, с самого начала не выглядела убедительным средством для поддержания глобального престижа. Сейчас многие считают ее дорогой и неэффективной – особенно потому, что Вестминстер не кажется способным ею воспользоваться. Вдобавок сомнения вызывает сама идея о Соединенном Королевстве как о международной миротворческой силе. Те времена, когда Британия Тони Блэра могла уверенно прибегать к гуманитарным интервенциям, давно прошли. Неудачи реконструкции в Афганистане, Ираке и Ливии и критика, которую Лондон навлек на себя невмешательством в Сирии, создали Соединенному Королевству имидж ненадежной страны, не способной вносить серьезный вклад в урегулирование конфликтов.

Кроме того, становится все очевиднее, что союзники Британии на Ближнем Востоке и за его пределами — Израиль, Саудовская Аравия и Соединенные Штаты — постоянно подрывают ее национальные интересы. Догматизм Израиля подпитывает международные конфликты, Саудовская Аравия распространяет ваххабитские учения, враждебные демократическим обществам, а США ввязываются в конфликты, которые трудно урегулировать. В результате британцы перестают поддерживать участие в выгодных этим партнерам международных инициативах.

Распад внутренней идентичности и сомнения в эффективности международных инициатив не означают, что жители Соединенного Королевства не занимают принципиальных позиций по таким вопросам, как права человека, ИГИЛ, тирания и рабство. Однако это означает большие, чем раньше, осторожность, сдержанность и инерцию. Собственно говоря, в подтексте спора вокруг программы Trident как раз и лежит вопрос о том, хочет ли электорат, чтобы Соединенное Королевство продолжало претендовать на роль одной из мировых держав. Соответственно, Соединенное Королевство может перестать играть в международном сообществе поддерживающую роль, которую оно привыкло играть с момента распада империи. В итоге британские политики утратят часть власти и авторитета, как вне страны, так и внутри, что дополнительно ослабит влияние Вестминстера.

Стратегические меры - в том числе обратная национализация - не смогут автоматически воссоздать единую национальную идентичность для Соединенного Королевства. Чтобы этого добиться, нужны удачная обстановка, ловкость и решительность. Со всем этим у политиков из Вестминстера есть проблемы. Впрочем, националисты нового типа, возможно, сумеют справиться с подобными задачами. Шотландский политик Алекс Сэлмонд (Alex Salmond) так успешно взращивал шотландскую идентичность, что едва не привел свою страну к независимости – хотя его экономические планы, как показывают примеры Ирландии и Исландии, выглядят крайне неудачно. Успехи Сэлмонда, как и неминуемый успех ШНП на грядущих выборах, демонстрируют, что в разных частях Соединенного Королевства сейчас идут лихорадочные поиски новой идентичности и новых ценностей – на смену британским национальным. Переход от британского единства к региональной обособленности указывает на провал государства, который будет иметь широкие последствия для перспектив Соединенного Королевства как одного из мировых лидеров. (Foreign Affairs)
Читайте актуальные новости и аналитические статьи в Telegram-канале «Vzglyad.az» https://t.me/Vzqlyad

Тэги: